Все шло хорошо. Даже не хорошо, а превосходно. По-настоящему превосходно, успешно. Так же успешно все с хрустом ломалось. Ночной кошмар, не дающий спокойно спать, дневная греза, заставляющая сжиматься, скукоживаться, лезть в угол, сливаться с тенью, закрывая руками голову, отчаянно пытаясь исчезнуть, чтобы больше не чувствовать боли, вызванной страхом. Такое хитросплетение эмоций душило не хуже хорошей петли. А ведь достаточно было просто в нужный момент пройти мимо. Сделать твердый шаг, выдох и идти дальше своей дорогой, куда там она так спешила... Но нет, надо было непременно остановиться, затаив дыхание, подслушивать, а затем и подглядывать. Если поделить рай и ад, то ад определенно оказался сверху. Тут какая-то ошибка? Нет, все правильно, подступающая к горлу тошнота против руки, оказавшейся под юбкой. Вдох-выдох, только бы не услышали, только бы не заметили. Столько мучений, чтобы остановиться на полпути с простой мыслью "что же я делаю?" и спешно уйти, стараясь остаться незамеченной. А вечером кошмар повторяется, но уже в ее собственной постели, где никто не может ее потревожить, однако картинки перед глазами более чем четкие, и она неосознанно задерживает дыхание - только бы не увидели, только бы не услышали, только бы не заметили, только бы не поняли. Разница лишь в том, что тошнота очень быстро проходит, и она доходит до самого конца.
С этого дня так повторяется день за днем, или, вернее, вечер за вечером, а дни превращаются в мучение, потому что каждый лишний взгляд вызывает совсем нездоровые чувства. Сколько ни смотри на лицо - перед глазами вспышки света на бледных оголенных плечах, чужие пальцы, запутавшиеся в темных волосах, а к горлу неизменно подступает тошнота. Особенно тяжело приходится за обедом - даже мельком замечать, как в эти самые рты отправляется еда, становится невыносимо, мысль о длинных ногах под столом, на которых лежит чужая рука, заставляет бросить ложку в тарелку с супом, облив стол. Урок первый: слишком любопытна.
- Гермиона, что с тобой? - Рон пытается казаться заботливым с набитым ртом, и она в очередной раз отмечает, что рыжие ей не так уж и нравятся.
- Ничего. Надоело. Я сажусь на диету. Буду питаться индивидуально.
Рон и Гарри в недоумении переглядываются, пожимают плечами и не спорят. Им отлично известно, что смысла в этом ноль. Им вообще многое известно. Они уверены, что знают Гермиону как самих себя. Вот только жизнь в раздельных спальнях все же достаточно полно демонстрирует разницу между ними, и все их знание в итоге сводится к фразе: "Мы ее хорошо знаем, но мы ее совсем не понимаем." Им и в голову не приходит, что в действительности может твориться у нее в голове. Да, у Гермионы назрел очередной пунктик, и что с того? Наверняка опять думает о том, как сдать какой-нибудь экзамен и сколько всего нужно прочитать - что тут необычного?
Никакое индивидуальное питание ее, естественно, не спасает. Отказавшись от обедов, завтраков и ужинов, находясь на грани голодных обмороков, она продолжает раз за разом лихорадочно перебирать в голове все то, что успела запомнить в тот вечер, стоя у (почти) пустого класса. Со временем эпизод обрастает новыми подробностями, и она сама уже не уверена в том, что именно она увидела, а что придумала. Проблема требовала решения и срочно.
Решение первое. Забыть.
В конце концов, все это ее абсолютно не касается и интересовать не должно. Следовательно, достаточно будет просто выкинуть из головы ненужную информацию и посвятить себя чему-то полезному.
Следующая же ночь показывает, что решение номер один бесполезно.
Худшим испытанием становится урок травологии. Из дальнего угла раздается девчачий визг. Гермиона убеждает себя, что не собирается выяснять, что там такого особенного, ей это совершенно неинтересно, в знак чего торжественно закатывает глаза. Неведомое никому, занесенное в Красную книгу природное любопытство Гермионы Грейнджер заставляет ее буквально через секунду сделать шаг вперед и стремительно приблизиться только для того, чтобы застыть с самым нелепым выражением лица. Клубника. И только-то. Столько визга из-за клубники. Спелой, сочной, красной. Как картинка. Не самого приличного содержания. Бесполезная и запоздалая попытка отвести взгляд от того, как Пэнси Паркинсон, главная слизеринская стерва, обхватывает сочный плод губами. Гермиона машинально, как мячик, ловит непонимающий взгляд Паркинсон, застывшей с клубникой во рту. Поймана с поличным. Урок второй: медленно соображает.
Гермиона бросает затею с "индивидуальным питанием" и ищет другое решение проблемы.
Решение второе. Проанализировать.
Это она умеет. Однако ее текущая проблема анализу не поддается, все попытки осмыслить увиденное и принять решение, что ей с этим делать, заканчиваются лишь неминуемым залипанием еще на начальной стадии. Она видела то, что видеть не должна была, и, в сущности, какое ей до этого дело? Почему одна ее часть протестует и выражает отвращение, а другая умоляет о том, чтобы увидеть и услышать подобное снова? Мучительный вечер с невыученными уроками дает лишь один результат - твердую уверенность, что надо наконец выспаться.
Той же ночью сон разрешает последние ее сомнения в том, где же на этой картине рай, а где ад. На этот раз ей снятся те же люди, в том же месте и в той же диспозиции. Добавляется только одна маленькая деталь. Драко Малфой кормит Паркинсон клубникой. Гермиона испытывает возбуждение и отвращение одновременно, как и всегда.  А, проснувшись, понимает что же именно в этой картине было отвратительным и чужеродным. Ее ненависть к Драко Малфою начинает стремительно расти день за днем, что не может не радовать Рона и Гарри, которым уже порядком надоела ее вечная рассудительность и нейтральность, вкупе со стремлением к нелепому всепрощению. Больше она не прощает. Урок третий: очень жестока.
Сны дополняются новыми деталями, сны, в которых уже не Малфой, а она сама кормит Паркинсон клубникой. Первичное отвращение к себе быстро сменяется смирением. "Я извращенка..." - выводит она на полях пергамента, на котором записывает лекцию по зельям, заставляя сидящего рядом Гарри поперхнуться, что неминуемо приводит к снятию баллов "за нечленораздельные звуки на уроке, мистер Поттер".
- Что с тобой творится? - физиономия "мистера Поттера", когда он хватает ее за локоть в коридоре, нетипично серьезная, такую он обычно напяливает когда говорит о Волдеморте.
- Абсолютно ничего, с чего ты взял, что со мной что-то творится? - ее собственный тон в духе "я сидела здесь с самого начала и маховик времени тут совершенно ни при чем" не оставляет сомнений в полнейшей неискренности.
- Послушай, - он останавливает ее у стены, выжидая пока пройдут любопытно косящиеся сокурсники, унося за собой все лишние уши. - Я понимаю, что есть вещи о которых ты не хочешь или не можешь сказать. Я сам нередко поступаю так. Но все-таки не забывай, что мы с Роном - твои друзья.
"Мистеру Поттеру" совершенно не удается лекторский тон в духе Всезнайки Гермионы и она, нелепо отмахнувшись, кивнув и буркнув что-то вроде "да-да, конечно", надеется, что этот разговор больше никогда не повторится.
Вечер того же дня выдается неприветливо холодным, а необходимость вернуться в библиотеку за забытой палочкой после отбоя вдохновляет не больше, чем слюнявые поцелуи. Хотя никто, кроме нее, не был виноват в том, что нагружая себя очередной стопкой книг, она не потрудилась проверить, не оставила ли что-нибудь на столе. Обычное дело: забытый таким образом однажды доклад пыталась выдать за свой собственный одна не слишком умная студентка Равенкло.
Гермиона вышла из гостиной, на свой страх и риск не потрудившись попросить мантию-невидимку. Единственной мерой предосторожности стал отказ от "люмоса" на обратном пути, который меньше чем через пять минут закончился более чем плачевно и прозаично – ногой, застрявшей в исчезающей ступеньке на "той-самой-проклятой-лестнице-Мерлин-ее-дери". Как и положено в дешевом бульварном романе, "нервы девушки не выдержали, и она разрыдалась, сидя на холодной каменной лестнице, роняя слезы...", или не роняя их, а старательно размазывая по лицу. Непреодолимое желание пореветь погромче, так, чтобы ее всхлипы и похрюкивания отражались от стен, было тщательно исполнено. Всхлипывалось  долго, с чувством, с затяжкой, с удовольствием, так, чтобы моральное удовлетворение наступило по полной программе. Сопли старательно наматывались на кулак и после размазывались по пижаме. Все это было увенчано истеричным финальным криком:
- Я вас всех ненавижу! Как же я вас всех ненавижу!!!
Вопли, именуемые "криком души", были варварски прерваны тяжелым вздохом откуда-то из темноты.
- Всех ли ты перебудила?
- И тебя ненавижу, сука слизеринская!!! - быстро оправившись от удивления, немедленно перешла ко второй порции воплей гриффиндорская отличница.
- Хватит визжать, удивляюсь как до сих пор Филч на твои стенания не прискакал на одной ноге. Можно подумать, открыла мне великую тайну.
- Пошла ты...!
- И пойду, "а ты оставайся здесь со своим черепом", - по полу зацокали каблуки, звук начал медленно удаляться.
Посидев секунду в раздумьях, самая умная студентка Хогвартса решила, что позорней уже не будет.
- Паркинсон, стой.
- Ага, сижу. Тебе может еще голос подать?
- Все претензии по поводу твоего сходства с выставочной собачкой адресуй своим родителям, - огрызнулась Гермиона, решив, что ждать от слизеринки помощи бесполезно. В темноте почему-то промолчали. Каблуки зацокали ближе и совсем близко явно появилось чужое тело - Пэнси села рядом на ступеньку. Тело было полураздетое и холодное. От которого сразу бросило в жар.
- Отодвинься, с тобой жарко.
- Грейнджер, вот объясни мне: в чем твоя проблема?
Гермиона сглотнула. Решение третье. Сознаться. Признать свое поражение. Этого она не умеет, не может и не хочет.
- Я слишком много знаю, - выдыхает она, жмурясь в темноте, как ребенок, сознавшийся в проступке. Паркинсон фыркает и смеется. Желание послать насмешницу куда подальше  уступает нелепости горькой истины, Гермиона тоже начинает смеяться.
- А говорят, гриффиндорцы не способны к самоиронии, - лицо  слизеринки почти не видно во мраке, но стойкое ощущение того, что она улыбается, изгнать невозможно. - И что же из всего, что ты знаешь, так помешало тебе жить?
- Ты. И Малфой. – Желание скукожиться отчаянно соперничало с желанием приложить соседку по лестнице об ступеньку головой и утащить, пока никто не видит.
- Ну и заморочки, Грейнджер. Подумаешь, Драко.
Это тягучее,  длинное, манерное «Драко» перекатывается у нее на языке как влитое, словно она была рождена для того, чтобы произносить это день за днем тем же манерным тоном. Гермиона ловит себя на саркастичной мысли, что из Паркинсон, скорей всего, и воспитывали, в сущности, выставочную собачку, этакую идеальную чистокровную женушку, семенящую по пятам за кем-то, вроде Малфоя. Вот только не было похоже, чтобы ее саму эта роль устраивала, все выглядело так, словно слизеринка воспринимает своё положение не иначе, как забавную игру или театральный фарс.
- Вот уж не думала, что этот маленький спектакль так тебя заденет, - слизеринка издает нечто напоминающее пресловутое «гадкое слизеринское хихиканье», - неужели ты и правда  положила глаз на Драко?
- Откуда ты…
- Извини, но на бесшумного диверсанта ты не тянешь, Грейнджер. Наверное, знания в голове слишком гремят, когда ходишь. Ну, и еще ты громко дышишь. Расслабляться иногда надо, знаешь ли, чтобы потом многонедельные фрустрации каждую фигню не превращали в событие века.
Сказать, что «истина тяжелым камнем свалилась на голову девушки» было бы слишком мягко. Оглушенная отличница тихо проклинала ступеньку за невозможность позорно сбежать.  Столько нервов из-за того, что, в сущности, не было тайной. Они знали. И наверняка смеялись за ее спиной. Столько глупости в столь умной голове – наверное, проявление вселенской справедливости и равновесия - все по закону баланса. Восторга от этого открытия испытать не получилось, нога затекла, а задница планомерно примерзала к каменной ступеньке.
- Наверное, так появляются горгульи, - наивно брякнула в тишине взлохмаченная гриффиндорка.
- От секса? – фыркнула Паркинсон. – Я тебя разочарую, от него все появляются.
- От холода, - оскорбилась девушка. – Ты вообще ни о чем, кроме секса, думать не можешь?
- Да, мои бы мозги скрестить с твоими, и получилась бы девушка-легенда. Но, поскольку детей у нас быть не может, можно скреститься и так, - воодушевленно продолжила гнуть свою линию Пэнси, планомерно вжимавшаяся в Грейнджер замерзающим телом.
- В каком смысле? – опешила отличница, замирая от первых в своей жизни поистине пошлых мыслей.
- В прямом, дура. Кровать, свечи, фрукты, секс.
- При чем тут первые три пункта?
- При том, что Малфой меня уже заколебал по пустым классам зажиматься. Я, блядь, девушка! – Для убедительности она топнула ногой по каменному полу. -  В смысле я просто девушка. И требую романтики!
Неловкая пауза продлилась около минуты.
- Да не нравится мне твой Малфой, - нарушила ее Гермиона, запоздало отбиваясь от случайного обвинения.
- Да мне по барабану, хоть на фарш его пусти, - обиженно забубнила слизеринка, активно зашуршав чем-то в темноте. – Клубники хочешь?
Гермиона немедленно зарделась как маков цвет, с некоторых пор слово «клубника» действовало на нее гипнотически.
- Не хочу. В смысле хочу. То есть дай сюда!
- Да успокойся ты, Грейнджер, хватит у меня из рук вырывать. Не нервничай, у меня этой клубники целый пакет, не обязательно набрасываться на меня, как голодная обезьяна!
- Дай сюда, говорю!
- Какого..!
- Кусай, - повелительно заявила Гермиона, протягивая ягоду вперед в темноту. Может быть, она не сильна в ухаживаниях, но командовать она точно умеет. Урок четвертый.
- Грейнджер, крышу рвет? Поесть я и сама могу еще, как и сходить в туалет.
- Заткнись и жри эту чертову клубнику!!!
О том, что неизменная спутница мальчика-который-все-время-выживает была в этот день «не в характере», не может быть и речи. Она была в образе. И, как положено человеку с блестящим логическим мышлением, она пришла к блестяще примитивному выводу о том, что ничто не помогает в контакте с человеком лучше, чем говорить с ним «на его языке».  На языке Пэнси Паркинсон в этот момент крутилось очень много слов, преимущественно непечатных. Контакт не удался.
- Прекрати в меня тыкать этой хреновиной! И куда ты, блин, тыкаешь?! Это моя щека!
- Ну, так открой рот и сделай это сама, мне тебя не видно!
- Да с удовольствием!  - разозленно прошипела Пэнси, открывая рот и смачно вгрызаясь вместе с клубникой в ненавистные гриффиндорские пальцы.  Придушенный писк и тихое шипение служили знаком того, что зарвавшаяся гриффиндорка получила по заслугам. Шипение плавно сходило на нет вместе с тем, как зубы ослабляли хватку. От пальцев приятно пахло – пергаментом и ароматной пеной для ванн, во рту смешивались вкус клубники, крови и немного горечи от испачканной чернилами кожи. Зубы окончательно отпустили поврежденную плоть, в то время как язык начал осторожно слизывать кровь, словно пытаясь зализать маленькие ранки.
- У тебя мелкие зубы, - с какой-то детской обидой произнесла Гермиона, стирая второй рукой слезы боли и шмыгая носом.
- А у тебя крупные, и еще волосы хреновые, - немедленно пошла в контратаку вторая девушка, выплевывая чужие пальцы и быстро разжевывая клубнику. – И еще короткие ногти. Знаешь, что это значит?
- Знаю, что я не могу сделать маникюр, - мрачно протянула та, предвкушая типично слизеринские комментарии о своей внешности.
- Нет, что ты намеков не понимаешь и местами потрясающе туповата. Это значит, что я по определению знаю о тебе больше. Так что не так уж много ты знаешь. Прощайся со своей проблемой, Грейнджер.
- Каких еще намеков? – насторожилась Гермиона, дуя на пальцы.
- Никаких, проехали. Пора по кроватям, все хорошие гриффиндорские девочки уже сопят в свои подушечки, - Пэнси попыталась встать с холодной ступени, мучительно хрустя костями.
- Нет, скажи, - вцепилась в ее руку Гермиона.
- Вот еще, обойдешься, - принялась выдирать отобранную конечность замученная такими ночными «посиделками» девушка.
- Нет уж скажи, раз начала!
-  Не ори, идиотка. Отпусти руку. Прекрати меня хватать! Грейнджер, ты с ума сошла?! Немедленно перестань сдирать с меня трусы!!!
- Схватилась, за что вышло, никто не виноват, что ты шляешься по замку в нижнем белье. Кстати, зачем это? - быстро отпуская, запоздало вспыхнула шатенка.
- Страховка. От Филча, - Паркинсон пожала плечами так, словно каждую ночь разгуливала по Хогвартсу в кружевном белье.
- Чем это поможет тебе от Филча? - недоумевающе всмотрелась в темноту ее собеседница, отмечая приятные линии тела взглядом.
- У сквиба кишка тонка тормознуть меня в таком виде. Или ты думаешь, что он еще не прибежал на твои крики, потому что действительно не слышал? Поверь, ему абсолютно нечем заняться по ночам, бессонница не самая приятная штука, а из кошки весьма хреновый собеседник, если ты не знала. Вот он и шастает ночи напролет по замку.
- Паркинсон, ты чокнутая, - с плохо скрываемым восхищением заметила Гермиона.
- Не более чокнутая, чем некоторые. И еще короткие ногти очень удобны лесбиянкам! - выпалила она, и каблуки внезапно зацокали прочь от места посиделок. Запоздало сообразившая, что к чему, Гермиона тяжело вздохнула, уставившись на лежащий рядом с ней пакет клубники. Осталось только тихо освободить, наконец, ногу от ступеньки и вернуться в свою спальню, не напоровшись на Филча - ее мешковатая пижама явно не смогла бы его смутить.
А утром она освещала большой зал неприемлемо идиотской улыбкой, с аппетитом поглощая овсяную кашу с тостами, и активно училась понимать намеки, поглядывая издалека на аккуратно подпиленные короткие ногти Пэнси Паркинсон.