— Небось жалеешь теперь, что отказалась
от прорицаний, а, Гермиона? — с ухмылочкой спросила Парвати.
— Да не особенно, — равнодушно сказала Гермиона. В руках у неё
был свежий номер «Ежедневного пророка». — Никогда не любила лошадей.

Лето — время походов и дачного отдыха — подходило к концу. Стекались из деревень, южных стран и прочих мест безудержной беззаботной босоногости дети всех возрастов, загорелые и… хмурые, — предвкушая новый учебный год, а с ним и новые заботы: строгий надзор и, как следствие, всяческие лишения. Наверное, мало нашлось бы тех, кто с радостью отправлялся грызть гранит науки и без сожаления расставался бы с бесконечными солнечными днями весёлого детского безделья, но… нет правил без исключений! И одно такое исключение можно было наблюдать ранним утром в последних числах невероятно тёплого и приятного августа: называлось оно Гермионой и представляло собой милую растрёпанную девчушку лет десяти, в коротком светлом платьице. Свои летние каникулы она провела в деревне у бабушки и дедушки, утомив последних неисчерпаемыми знаниями во всех областях науки и обрадовав погустевшими каштановыми волосами и красивыми глазками. «Вся в маму!» — пустил дедушка скупую слезу. Не обошлось, конечно, и без причитаний: за три месяца Гермиона осознала, что единственной целью в её жизни должно стать поедание пирожков, булочек и супов, а иначе она станет такой худенькой, что спрячется за любой тростинкой.
Но каникулы заканчивались так же неумолимо, как гора непрочитанных книг, привезённых в деревню, поэтому, проснувшись однажды, Гермиона с некоторым облегчением увидела, что настенный календарь радостно сияет цифрой двадцать восемь, и почувствовала, как в правом кармане её платья хрустит новенький билет на электричку до города. Простившись с родными («Нет, нет, провожать не надо»), девочка закинула на плечи рюкзачок, а в другой карман положила… что бы вы думали? Плеер! Самый настоящий! Родители настояли на том, что дочери за примерное поведение и отличную успеваемость полагается подарок, и вот — небольшая блестящая коробочка с кассетой, наушники и… музыка. Что-что, а музыку Гермиона любила — от классики до джаза, от старинных баллад до рок-н-ролла. И, кажется, родители были совсем не против этого увлечения, более того, однажды дождливым майским вечером  мистер Грейнджер, слушая, как играет на пианино в гостиной миссис Грейнджер, сказал задумчиво, в предвкушении восторга пряча лукавую улыбку: «Гермиона, а не отдать ли тебя в музыкальную школу?»
И сейчас маленькая меломанка, чувствуя, как вливаются в неё через наушники песни Битлз, торопливо шагала к платформе, подпрыгивая в такт музыке. До станции оставалось совсем немного, она свернула на узкую аллею и увидела впереди всадника на неспешно трусящей кобыле. Разумеется, Гермиона совсем не удивилась и тем более не испугалась: что она, лошадей никогда не видела? Но тут судьба решила взять дело в свои руки и навсегда отбить у мисс Грейнджер какую-либо охоту к общению с этими животными.
Гермиона была девочкой аккуратной и пунктуальной настолько насколько возможно, если тебе десять лет и ты только что прожил свои третьи летние каникулы. По крайней мере, опаздывать на электричку в её планы не входило, поэтому она вышла заранее. Сквозь игравшую в наушниках музыку уже слышен был грохот проходившего мимо станции поезда дальнего следования. И лошадь этот самый гул тоже услышала и, очевидно, испугалась. Она встала на дыбы, а потом понеслась… прямо на Гермиону.
«Ох, мамочки!» — мысленно заорала та, но, естественно, не двинулась с места — теперь стало страшно и ей. И что же? Вы думаете, вся жизнь промелькнула перед её глазами? Думаете, она вспомнила всех кого любила? пожалела о несбывшихся возможностях? Нет, нет и нет! На самом деле Гермиона подумала: «Вот чёрт, сейчас я умру так глупо. А никто даже и не узнает!»
Конечно, всадник с помощью какого-то приспособления всё же убедил испуганное животное не превращать Гермиону в лепёшку. Но неприятный осадок остался.
С тех самых пор Гермиона не любит лошадей.

— Сногсшибательная красавица! — столкнувшись с Гермионой сразу
после выхода статьи Риты взвизгнула Пэнси Паркинсон. — «Мисс Бурундук»!
— Не обращай, Гарри, внимания, — с достоинством произнесла Гермиона и, гордо подняв
голову, будто не слыша, прошла мимо хихикающих девчонок. — Не обращай внимания, и всё.

Дробный стук каблуков смешивался со звяканьем дождевых капель по карнизу, но вскоре остался только ровный шум ливня.
Девочка влетела в женский туалет школы, захлопнула дверь, плюхнулась на пол прямо в форменном платье и, не успев отдышаться, разрыдалась. Битком набитая учебниками сумка выпала из рук ещё у порога, половина книжек и тетрадей вывалилась, и теперь раскрытые листки из белых становились сероватыми, медленно но верно впитывая влагу со сверкающей чистотой только что вымытой плитки. Девочка, казалось, не замечала того, что её имущество портится — и это было неудивительно: слёзы градом катились по её щекам, она размазывала их рукавами пиджака, делала глубокие вдохи и вроде бы почти успокаивалась, но потом снова хлюпала носом и принималась плакать с новой силой.

Где-то невообразимо далеко призывно залился звонок, волной нахлынули гомон детских голосов, шум хлопающих дверей, возгласы и смех, а потом всё стихло — начался следующий урок. Девочка, сидящая на полу встрепенулась было, но потом махнула рукой, обращаясь к самой себе и, в изнеможении привалившись к стене, закрыла глаза.

Скрипнула дверь.

— Гермиона, не сиди на холодном полу, простудишься, — твёрдо произнёс мальчишеский голос. Девочка сморщилась — кто-то нарушил её одиночество, теперь жалеть себя было глупо и бессмысленно. Мальчишеский?!
Она резко выпрямилась и вскочила:

— Артур, что ты здесь делаешь? — прошипела Гермиона, забыв на миг даже о своих слезах и их причине. — Это женский туалет! Выметайся отсюда!

— Пойду только если ты со мной, — упрямо ответил мальчик, украдкой оглядываясь на вход. — Эх ты, растрёпа, даже учебники мокрые! — он начал поднимать с пола книги, одну за другой складывая их в сумку и бормоча себе под нос что-то о глупых девчонках.

Гермиона вздохнула: она была известной строптивицей, но об упрямстве Артура уже складывались легенды, поэтому спорить смысла не было, да и желания тоже. Девочка покорно и молча прошла к выходу, мечтая оказаться в каком-нибудь прекрасном волшебном месте, где у неё будут настоящие друзья и, может быть, даже лучшая подруга…

— На уроки мы сегодня не идём, — сказал Артур, решительно ухватив девочку за локоть, когда та обречённо направилась к кабинету математики, где проходили занятия у четвёртого класса. — Топаем ко мне в гости.

— А как же твои родители? — возразила Гермиона, испуганная, скорее, не прогулом, а перспективой провести день в незнакомом доме.

— Они у меня хорошие, поймут, — успокоил её Артур, крепко сжимая мокрую ладошку девочки. — Ты, главное, не плачь.

— А тебе разве не противны мои бурундучьи зубы? — с вызовом спросила Гермиона, но дрогнувшие губы выдали горькую обиду.

— Отстань! — засмеялся мальчишка, потянув её за собой. — Не обращай внимания на этих дур, просто не обращай внимания — вот и всё!

— Тебя никто не винит! — прервал его Хагрид. — И тебе было нелегко. Я ведь всё вижу.
Ты тренировался день и ночь. Но скажу честно: для вас крыса и метла дороже друга. Вот и всё.

— Но Живоглот не виноват, — пробормотала Гермиона, закидывая на плечо сумку с учебниками. — И вообще, почему Короста прожила так долго? — она преодолела несколько ступенек. — Что значит «так положено»? Куда это я иду, нумерология на пятом этаже… — девочка развернулась, помотала головой, растрепав и так еле державшийся узел густых волос на затылке, и, нахмурившись, побежала вниз, кажется, только сейчас сообразив, что уже долгое время разговаривает сама с собой, а вернее, с невидимым третьекурсником, очень напоминающим одного рыжего противного глупого…

Брямс! Не заметив одну из коварных исчезающих ступенек, Гермиона оступилась и кубарем скатилась с лестницы, успев прикрыть голову руками. В ушах зазвенело.

— Эх ты, мелкота! — прозвучал над ней добродушный баритон, и девочка почувствовала, как чьи-то крепкие руки подхватили её подмышки и поставили на ноги. — Ого! Ну и сумища у тебя, всю библиотеку, что ли, с собой таскаешь?

— Только половину, — буркнула Гермиона, задетая словами незнакомца, и задрала голову: над ней, улыбаясь во весь рот, возвышался какой-то старшекурсник довольно грозного вида. — Спасибо.

— Пожалуйста! — отозвался тот, протягивая девочке портфель, и она со вздохом приняла на плечо привычную тяжесть. — Скажи своим друзьям, чтобы помогали тебе носить вещи, а то к концу года ты вся будешь в синяках. Или выучи заклинание облегчения тяжести, хотя оно сложное… — парень покачал головой.

— Дэн, а Дэн! Хватит поучать малышей, опоздаем на трансфигурацию!

— Иду! — старшекурсник махнул рукой куда-то в шум и гомон коридора, где толпились ученики. — Удачи тебе, — он подмигнул Гермионе и ушёл, а она отправилась на нумерологию.

На нумерологию? Но почему же ноги сами несут её в то самое место, где она когда-то обрела друзей?

Бесшумно отворилась дверь: ни вонючей туши тролля, ни других следов того грозного побоища здесь уже давно нет…

— И друзей тоже нет, — прошептала Гермиона, шмыгнув носом.

Она размахнулась сумкой и от души приложила её о стену: хотелось биться головой, плакать, заламывать руки, кричать так, чтобы собралась вся школа: ахнула, подняла на руки, преклонила колени… А она бы так красиво ушла! Нет, ещё лучше — упала бы в обморок… Её увезли бы в больницу, а Рон каждый день приходил бы и стенал у её постели, целовал бы её запястья…
Однако ничего подобного: ещё раз шмыгнув носом, Гермиона подобрала сумку, вышла из заброшенного туалета, спустилась по лестницам, стремясь выбраться из давящего своими стенами замка, и наконец оказалась на воле: весеннее солнце слепило глаза, птицы словно сошли с ума, наполняя пространство переливчатыми трелями, воздух слегка подрагивал в прохладном танце. Девочка зябко поёжилась, плотнее запахнув мантию, и зашагала к хижине у самой опушки леса.

«…друзьям, чтобы помогли носить вещи…»

«Хагрид поможет. И я как раз раскопала вчера адвокатские отчёты! Клювокрыла можно спасти…» — глаза Гермионы расширились, весело заблестели: сейчас она обрадует лесничего! И девочка вприпрыжку направилась вперёд.

— Гарри, ты был великолепен! — зазвенел голос Гермионы. Видно, она очень
нервничала: на щеках — следы от ногтей. — Потрясающе, Гарри! Честное слово!

Сердце ухнуло куда-то в пятки, а затем и вовсе остановилось — да где же «Молния»?! Хоть сейчас выбегай на поле с любой — чужой, самой завалящей метёлкой! Или другое заклинание на всякий случай? Учила ведь, учила… Хвала Мерлину! Ох, Гарри, как же быстро… Сконцентрируйся! Боже, как это опасно! Хвосторожка, солнышко, красавица, не трогай нашего…

Там, где секунду назад был юноша на метле, хлестнула огненная струя, вырвавшаяся из огромной клыкастой пасти дракона. Трибуны взревели от ужаса и восторга, заражаясь безумством, которое творилось сейчас в воздухе в каких-то нескольких ярдах от них. Одна девушка даже вскочила: руки прижаты ко рту, в глазах выражение панического страха. Рыжий парень, сидящей рядом с ней, потянул её назад, на место: он тоже не на шутку встревожен и не разделяет общей эйфории болельщиков.

Безмозглая скотина! Гарри, милый мой, держись, только держись… Совсем немного осталось! Как же ты потрясающе летаешь, словно родился в воздухе… Великолепный… Как же мне повезло с другом: бесконечно талантливый, добрый…

Люди на трибунах ахнули: на этот раз юноше повезло куда меньше и, уворачиваясь от Хвостороги, он не сумел проделать отвлекающий манёвр достаточно быстро, — теперь на плече красовалась длинная царапина. Девушка с каштановым волосами побледнела и дёрнулась так, словно собиралась броситься на поле. Её руки, не находя себе места, впились в щёки, оставляя неглубокие красноватые следы.

…Sub tuum praesidium confugimus, sancta Dei Genetrix:
nostras deprecationes ne despicias in necessitatibus:
sed a periculis cunctis libera nos semper, Virgo gloriosa et benedicta.
Domina nostra, mediatrix nostra, advocata nostra
tuo Filio nos reconsilia, tuo Filio nos commenda, tuo
Filio nos repraesenta…[1]

Черноволосый юноша, только что выхвативший золотое яйцо из-под носа опаснейшего дракона, с торжеством во взгляде соскочил с метлы под приветственные крики трибун. Первый тур был успешно пройден.

— А кому ты вообще пишешь этот роман? — спросил Рон у Гермионы,
пытаясь прочесть ту часть пергамента, которая свесилась уже на пол.
Гермиона отдёрнула её.
— Виктору.

Большой деревянный дом, необыкновенно золотистый — доски словно пропитаны солнечным светом насквозь, — прячется среди густой зелени старого сада, очаровательного, неприбранно-уютного. Белеет за кустом платье — это играет в песочнице маленькая Златка: кажется, что девчушка вот-вот вырвется с фотографии, зазвенит её весёлый смех. Сам Виктор стоит чуть поодаль, по обыкновению ссутулившись, и с улыбкой глядит на резвящихся детей: у него два младших брата, которых на снимке не видно, и сестра — та самая Златка.

Гермиона вздохнула и отложила фотографию, кинула тоскливый взгляд в окно: английское лето было прохладным, солнце пряталось за тучами, лишь изредка радуя своими слабыми тёплыми лучами. А ведь сейчас она могла бы щеголять в новом лёгком цветастом платье, привезённом отцом из Испании; купаться в Чёрном море… Но родители ненавязчиво дали ей понять, что их не обрадует поездка дочери в Болгарию к малознакомому молодому человеку, и Гермиона не стала их переубеждать, хотя в кармане юбки валялся крохотный листок с заголовком «Болгария: за и против».

Девушка подошла к шкафу с одеждой и распахнула его: три форменных свитера, белые блузки, мантии… Одна красивого небесно-голубого цвета — парадная. И зачем только она взяла её с собой? Маггловских вещей почти не было: порывшись в ящиках Гермиона выудила малиновый джемпер, как раз подходящий для прогулок по сырому промозглому Лондону.

«…Интересно, на какой факультет наша волшебная Шляпа распределила бы тебя? Представь, если бы на Слизерин? Вот забавно: тогда при солнечном свете мы бы враждовали и подкалывали друг друга, а ночью тайно встречались бы на Астрономической башне и обсуждали прошедший день. Хотя о чём это я? Ты наверняка попал бы к нам в Гриффиндор!

Этот июль в Лондоне выдался ужасно холодным, но почему-то (ты ведь знаешь, как я не люблю прогулки в одиночестве) именно в это лето меня совсем не тянет на посиделки у камина с книгой в руках. Так и хочется вырваться, убежать, поймать за хвост Синюю Птицу или какой-то неведомый ветер свободы. Однако… Вся надежда только на семью Уизли: Рон недавно прислал мне письмо с приглашением приехать в начале августа, якобы по секрету сообщив, что затевается что-то грандиозное против Того-Кого-Нельзя-Называть.

Мерлин, как же возвращение этого бесчеловечного монстра повлияло на всех нас! Гарри совсем ушёл в себя, Рон стал ещё более бесшабашным, а я… Сам видишь — от строчки к строчке письмо теряет логику и информативность, остаются сплошные эмоции…

Мне так жаль, что я не смогла приехать. Но всё ещё впереди, может быть, следующим летом?..»

Гермиона, тихонько прикрыв за собой дверь, вышла на улицу, нырнув в шумную атмосферу мегаполиса. Ей предстояла долгая прогулка в одиночестве по парку: через три квартала находилась хорошая старая библиотека.

«Да-да, профессор, сию минуту начинаем! — сказал Рон и прибавил вполголоса, как только
профессор Стебль отвернулась: — Эх, Гарри, надо было применить твоё заклятие "Оглохни!"».
«Нет, не надо! — сразу же вскинулась Гермиона, как всегда страшно рассердившись при намеке
на Принца-полукровку и его самодельные чары. — Ладно, хватит болтать. Давайте работать».

Глубокой ночью в коридоре на восьмом этаже послышался шорох торопливых шагов, возникшая в глухой стене дверь немедленно отворилась без всякой видимой причины и тут же захлопнулась и исчезла. И если бы кому-то вздумалось подглядеть, что творится сейчас за этой дверью, то этот любопытный увидел бы появившуюся из ниоткуда голову с копной пышных каштановых волос, перевязанных атласной лентой, а затем и саму обладательницу означенной головы. И, скорее всего, сей неизвестный наблюдатель вскричал бы с изумлением: «Мерлина ради, Гермиона Джин Грейнджер! Зачем ты пришла в два часа ночи под мантией-невидимкой в Выручай-комнату?» Но, к счастью, никаких непрошенных свидетелей рядом не оказалось, и Гермиона спокойно стянула свитер (по ночам в замке гуляли сквозняки), закатала рукава клетчатой рубашки и подошла к полкам с книгами. Проведя рукой по пыльным корешкам и всмотревшись в названия, она наконец удовлетворённо хмыкнула и достала огромный том.

— Латинские слова и части слов, использующиеся в заклинаниях, — пробормотала она себе под нос, бухнув книгу на подушку. Затем девушка уселась на пол, скрестив ноги по-турецки, и принялась читать.

Спустя полчаса Гермиона встала, потянулась, разминая затёкшие мышцы, и начала ходить по комнате, размышляя вслух:

— Левитация и корпус — это очевидно. Однако почему именно «леви»? Не «левиткорпус» или ещё что-то? Неужели он перепробовал все варианты? — она недоумённо нахмурилась, не заметив, что вслед за Гарри назвала таинственного Принца-полукровку «он». — Что ж, пора начинать.

Гермиона взмахнула волшебной палочкой, создав из бесформенной кучи тряпья на другом конце комнаты некое подобие большой куклы, и отошла к стене, глубоко вздохнув.

— Statim parva facilis![2] — воскликнула она, поведя палочкой так, как это полагалось при заклинании «Вингардиум Левиоса». Ничего не произошло. Она нахмурилась и повторила латинские слова ещё раз, взмахнув так, словно вспарывала воздух. И опять ничего.

«Так… значит, у какого-то несчастного Принца-полукровки получилось, а у меня нет?!» — завопившие в Гермионе тщеславие, эгоизм и самоуверенность лишили её последних остатков хладнокровия. Она принялась размахивать волшебной палочкой всеми известными ей способами и повторять слова доморощенного заклинания на все лады, что, вне всякого сомнения, не обещало закончиться ничем хорошим. И действительно, примерно на двадцатой попытке раздался громкий треск, шипение, и кукла вспыхнула, мгновенно исчезнув.

— Вообще-то это не совсем тот эффект, на который я рассчитывала, — задумчиво произнесла Гермиона, глядя на результат своих опусов. Потом она, опомнившись, посмотрела на часы и засобиралась в башню Гриффиндора.

Через пять минут в коридоре восьмого этажа едва слышно скрипнула дверь, открытая невидимой рукой и раздался твёрдый в своей уверенности шёпот:
— Я ещё вернусь!

Последний же враг истребится — смерть.

Жаркое полуденное солнце немилосердно жгло: один юноша расстегнул рубашку, другой даже скинул свою и теперь то обмахивался ею, то пытался намотать её на голову. Девушке приходилось хуже — она ведь не могла снять майку. Но бредущие рядом молодые люди не подтрунивали над ней, как часто в такие минуты делают в больших компаниях парни, подкалывая девчат. Эти трое были друзьями — такими, о которых поют в песнях и слагают легенды.
Колола щиколотки сухая жёсткая трава старого неухоженного поля, мелькали то тут, то там большие полупрозрачные стрекозы, пестрели красками сиреневые стебельки шалфея, красные лепестки маков. Жар, казалось, исходил отовсюду, но три фигурки, ясно различимые в подрагивающем, наполненном терпкими летними ароматами воздухе не спешили — эти люди  просто шли вперёд без какой-либо цели, наслаждались свободой. Они были очень известны в своём мире, уважаемы и любимы — все трое были волшебниками, талантливыми и отчаянными. Их называли героями и превозносили, каждый ребёнок мечтал оказаться на их месте, но… Разве мог кто-то снести тот страх, через который им пришлось пройти? Принять ту ношу, которую двое взвалили на себя добровольно, а у третьего просто не было выбора? Кто знает… Так или иначе, им, восемнадцатилетним, стоящим на пороге новой жизни, было хорошо втроём безо всяких «но».

— Палочек, конечно, ни у кого нет, — проворчал Рон, отирая пот со лба. Его рыжие волосы светились вокруг головы сияющим медным шлемом.

— Мы же договорились, — укоризненно произнесла Гермиона и сощурилась, взглянув на часы. — Сегодня никакой магии. К тому же до дома осталось всего пару миль.

— О Мерлин, — простонал юноша в ответ. — Как же сейчас не хватает простого Агуаменти!

— Ты неисправим, — сказал Гарри, и в его голосе послышался смех. — Как ты можешь в таком случае давать эти интервью «Пророку»? «Мы все должны поучиться у магглов…», — он запнулся, припоминая точную фразу друга.

— «…терпению, которое они проявляют, ибо вынуждены обходиться без волшебства», — подхватила Гермиона, улыбнувшись. — Не иначе как от мистера Уизли нахватался, да? А сам так и остался лентяем, — она ласково потрепала его по макушке. — Ох, ничего себе, как у тебя волосы нагрелись! Трогать Гарри я вообще боюсь, в таком случае!

Гарри только ухмыльнулся, взъерошив свои чёрные как смоль волосы. Глаза его весело блестели за стёклами очков.

— Кто бы говорил о лени, — сказал Рон. Он ступил на шаг ближе к девушке и обнял её одной рукой, прижал к себе на секунду. — Кто-то совсем забыл дорогу в библиотеку. И мне кажется, у этого кого-то карие глаза и он сейчас идёт рядом со мной.

Гермиона, закрасневшаяся и довольная, лукаво улыбнулась и попыталась высвободиться — всё же трудно было так сразу привыкнуть, что семь лет дружеских объятий в один момент превратятся в объятия совсем иного рода. Но попытка провалилась: Рон крепко держал её и отпускать не собирался. Идущий справа Гарри не удержался и хмыкнул: вот ведь упрямая!
Разговор стих — разморённым, уставшим, но счастливым молодым людям не хотелось говорить, да и стоило ли? Кажется, они давно научились понимать друг друга без слов.
На чистом пронзительно-голубом небе поплыли пришедшие откуда-то издалека невесомые белые облака, потянуло по полю свежим ветром, а вдали, за чередой зелёных холмов уже стала видна странная кривоватая труба старого дома — немного нелепого, покосившегося. Гарри показалось, что через такое расстояние он ощущает запах вкуснейшего лукового супа. Он что-то сказал друзьям, и те, рассмеявшись и одновременно кивнув, сорвались с места и побежали, не разбирая дороги, напрямик.

_________________________________________________

1. Под Твою защиту прибегаем,
Святая Богородица!
Не презри молений наших в скорбях наших,
Но от всех опасностей избавляй нас всегда,
Дева преславная и благословенная!
Владычица наша, Защитница наша, Заступница наша!
С Сыном Твоим примири нас.
Сыну Твоему поручи нас.
Сыну Твоему отдай нас (католическая молитва)

2. Statim parva facilis — мгновенно, малый, легкий (лат.)